Минул год после «второго Майдана», ставшего точкой отсчета нынешнего украинского кризиса и превратившего Украину в одну из центральных тем международной повестки дня. Для описания всех событий, прошедших в соседней стране (и вокруг нее) за один только год, потребовалась бы не одна статья, а большое количество солидных монографий. Украинский кризис продолжается. Он отягощен продолжающимся военно-политическим противостоянием в Донбассе. Несмотря на февральские соглашения в Минске, способствовавшие минимизации конфликта, вооруженное насилие на юго-востоке Украины полностью не прекращено, а вопросы статуса донбасских регионов пока еще и не начали обсуждаться предметно. Не говоря уже о системном их решении.
Много вопросов вызывает и ситуация в Киеве. Новая украинская власть, несмотря на наличие определенных пунктов консенсуса по поводу территориальной целостности и внешнеполитического выбора, далеко не монолитна. И ей трудно совмещать военные действия и реформы. Здесь присутствует момент нелегкого выбора приоритетов. И все это происходит на фоне конфронтации между Москвой и Вашингтоном, поддерживаемым европейскими союзниками США.
Украинский кризис продолжается. Но некоторые предварительные итоги первого года украинской турбулентности для мировой и постсоветской политики было бы целесообразно подвести.
Мы стали свидетелями самого масштабного после распада Советского Союза противостояния между Россией и Западом. Оно дало повод многим комментаторам сделать вывод о возвращении к временам «холодной войны». Сравнение выглядит яркой публицистической метафорой. При всей важности Украины для европейской и международной безопасности, конфликт вокруг нее нельзя рассматривать как противостояние глобального характера. Это не советско-американская борьба за сферы влияния от Африки и до Кубы и от Никарагуа и до Афганистана. Проблематично говорить и о конфронтации между Москвой и Вашингтоном как об идеологическом противоборстве. Сегодня Москва не продвигает по миру коммунистические ценности и не занимается формированием «общества нового типа» внутри страны. Однако риторика, используемая сторонами, изобилует образами врага и не допускает разумных компромиссов, хотя дипломаты и практики предпринимают активные действия по поиску выхода из сложившегося тупика.
Парадоксальность ситуации в том, что украинский кризис, с одной стороны, не открыл ничего нового. Противоречия между Западом и Россией относительно взглядов на постсоветское пространство существовали и раньше, свидетельство тому – конфликт на Кавказе в августе 2008 года. Он стал своеобразным увеличительным стеклом, выпукло обозначив имевшиеся раньше разночтения. Для Москвы Евразия всегда виделась как сфера особого интереса (некий аналог американской «доктрины Монро» для Латинской Америки), Вашингтон же не считал возможным с такой логикой соглашаться. И не в силу абстрактного альтруизма и ценностных соображений, а из-за опасений прецедентов (англосаксонское правовое мышление оказывает свое влияние на процессы принятия решений). Ведь если можно Москве в Грузии и на Украине, то почему нельзя Китаю на Тихом океане и в Центральной Азии, Турции и Израилю на Ближнем Востоке или Индии в индийском субконтиненте?
Украинский кризис (просто в силу параметров страны) стал точкой перехода количества в качество. Если до 2014 года Москва пыталась интегрироваться в западный мир (с учетом своих интересов, особых подходов, например, к постсоветскому пространству, понимаемому как сфера исключительной важности), то после Крыма и Донбасса Россия пытается заявить о себе как о самостоятельном центре силы и влияния. Что из этого получится, со стопроцентной точностью не возьмется сегодня сказать никто. Подобная заявка имеет как интересные перспективы, так и сложности, и явные издержки, и риски, ощутимые уже сегодня.
Коллизии вокруг Крыма и конфликт в Донбассе в очередной раз показали отсутствие реально работающего международного права и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье, у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно четких критериев по поводу отделения, сохранения территориальной целостности и соблюдения прав человека при проведении антисепаратистской кампании.
Впрочем, украинский кризис создал новые реалии не только в отношениях между Москвой и Западом, но и на постсоветском пространстве. В 2014 году Евразия в ее беловежском издании перестала существовать. Создан прецедент изменения существовавших межреспубликанских границ, созданных во времена СССР. Что придет на место постсоветской интеграции, которая показала свою малую эффективность (если не сказать ее полное отсутствие)? «Развод» продолжается вместе с сопутствующими этому явлению эксцессами. Общее советское прошлое уходит, национальный эгоизм выходит на первый план. Даже среди союзников: самый яркий пример – споры и дискуссии вокруг российско-абхазского договора или разночтения между Москвой, Минском и Астаной. Нельзя сказать, что все гладко и в отношениях между РФ и Арменией. И в ближайшем будущем, скорее всего мы будем иметь дело с Россией, озабоченной не столько интеграцией ради самой интеграции, сколько со страной, ориентированной на себя и свое понимание интересов, которые следует защищать.
Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета
